Неточные совпадения
Вральман. Тафольно, мая
матушка, тафольно. Я сафсегда ахотник пыл
смотреть публик. Пыфало, о праснике съетутса в Катрингоф кареты с хоспотам. Я фсё
на них сматру. Пыфало, не сойту ни
на минуту с косел.
Матушка сидела в гостиной и разливала чай; одной рукой она придерживала чайник, другою — кран самовара, из которого вода текла через верх чайника
на поднос. Но хотя она
смотрела пристально, она не замечала этого, не замечала и того, что мы вошли.
«Довольно! — произнес он решительно и торжественно, — прочь миражи, прочь напускные страхи, прочь привидения!.. Есть жизнь! Разве я сейчас не жил? Не умерла еще моя жизнь вместе с старою старухой! Царство ей небесное и — довольно,
матушка, пора
на покой! Царство рассудка и света теперь и… и воли, и силы… и
посмотрим теперь! Померяемся теперь! — прибавил он заносчиво, как бы обращаясь к какой-то темной силе и вызывая ее. — А ведь я уже соглашался жить
на аршине пространства!
Однажды осенью
матушка варила в гостиной медовое варенье, а я, облизываясь,
смотрел на кипучие пенки.
И стала я
на нее,
матушка, под самый конец даже ужасаться: ничего-то она не говорит со мной, сидит по целым часам у окна,
смотрит на крышу дома напротив да вдруг крикнет: „Хоть бы белье стирать, хоть бы землю копать!“ — только одно слово какое-нибудь этакое и крикнет, топнет ногою.
На что же мне завялый твой цветок!
Куда бегу?
Смотри, вон села птичка
На деревце! Немножко попоет
И прочь летит: удержишь ли ее?
Вон видишь, ждут меня и ручкой манят.
Побегаем, пошутим, посмеемся,
Пошепчемся у тына под шумок,
От
матушек сердитых потихоньку.
Преимущественно сватались вдовцы и старики. Для них устроивались «смотрины», подобные тем, образчик которых я представил в предыдущей главе; но после непродолжительных переговоров
матушка убеждалась, что в сравнении с этими «вдовцами» даже вдовец Стриженый мог почесться верхом приличия, воздержания и светскости. Приезжал
смотреть на сестрицу и возвещенный Мутовкиною ростовский помещик, но тут случилось другого рода препятствие: не жених не понравился невесте, а невеста не понравилась жениху.
—
Матушка ты моя! заступница! — не кричит, а как-то безобразно мычит он, рухнувшись
на колени, — смилуйся ты над солдатом! Ведь я… ведь мне… ах, Господи! да что ж это будет!
Матушка! да ты
посмотри! ты
на спину-то мою
посмотри! вот они, скулы-то мои… Ах ты, Господи милосливый!
Матушка решительно начинает тревожиться и искоса
посматривает на сестрицу.
Как
на завидную партию никто
на него не
смотрит, но для счета, как говорит
матушка, и он пользуется званием «жениха».
Матушка поднимает руку. Сестрица несколько секунд
смотрит на нее вызывающими глазами и вдруг начинает пошатываться. Сейчас с ней сделается истерика.
— Вот кабы… — потихоньку шепчет
матушка, прислушавшись к разговору и любовно
посматривая на дочку-любимку.
Наконец часам к одиннадцати ночи гул смолкает, и
матушка посылает
на село
посмотреть, везде ли потушены огни. По получении известия, что все в порядке, что было столько-то драк, но никто не изувечен, она, измученная, кидается в постель.
Но вот одним утром пришел в девичью Федот и сообщил Акулине, чтоб Матренка готовилась: из Украины приехал жених. Распорядиться, за отсутствием
матушки, было некому, но общее любопытство было так возбуждено, что Федота упросили показать жениха, когда барин после обеда ляжет отдыхать. Даже мы, дети, высыпали в девичью
посмотреть на жениха, узнавши, что его привели.
Беседа начинает затрогивать чувствительную струну
матушки, и она заискивающими глазами
смотрит на жениха. Но в эту минуту, совсем не ко времени, в гостиную появляется сестрица.
— Спасибо, голубчик, спасибо! — благодарит
матушка, — поди ко мне, я
на тебя
посмотрю!
—
Матушка прошлой весной померла, а отец еще до нее помер. Матушкину деревню за долги продали, а после отца только ружье осталось. Ни кола у меня, ни двора. Вот и надумал я: пойду к родным, да и
на людей
посмотреть захотелось. И
матушка, умирая, говорила: «Ступай, Федос, в Малиновец, к брату Василию Порфирьичу — он тебя не оставит».
Все в доме
смотрело сонно, начиная с
матушки, которая, не принимая никаких докладов, не знала, куда деваться от скуки, и раз по пяти
на дню ложилась отдыхать, и кончая сенными девушками, которые, сидя праздно в девичьей, с утра до вечера дремали.
Ровно в девять часов в той же гостиной подают завтрак. Нынче завтрак обязателен и представляет подобие обеда, а во время оно завтракать давали почти исключительно при гостях, причем ограничивались тем, что ставили
на стол поднос, уставленный закусками и эфемерной едой, вроде сочней, печенки и т. п.
Матушка усердно потчует деда и ревниво
смотрит, чтоб дети не помногу брали. В то время она накладывает
на тарелку целую гору всякой всячины и исчезает с нею из комнаты.
Он в щегольском коричневом фраке с светлыми пуговицами;
на руках безукоризненно чистые перчатки beurre frais. [цвета свежего масла (фр.).] Подает сестре руку — в то время это считалось недозволенною фамильярностью — и расшаркивается перед
матушкой. Последняя тупо
смотрит в пространство, точно перед нею проходит сонное видение.
Репертуар домашних развлечений быстро исчерпывается.
Матушка все нетерпеливее и нетерпеливее
посматривает на часы, но они показывают только семь. До ужина остается еще добрых полтора часа.
Матушка в волненье скрывается в свою комнату и начинает
смотреть в окно. Слякоть по дороге невылазная, даже траву
на красном дворе затопило, а дождик продолжает лить да лить. Она сердито схватывает колокольчик и звонит.
Матушка с тоской
смотрит на графинчик и говорит себе: «Целый стакан давеча влили, а он уж почти все слопал!» И, воспользовавшись минутой, когда Стриженый отвернул лицо в сторону, отодвигает графинчик подальше. Жених, впрочем, замечает этот маневр, но
на этот раз, к удовольствию
матушки, не настаивает.
Матушка ласково заговаривала с золовками; последние умильно
на нее
посматривали.
— Настасья Филипповна, полно,
матушка, полно, голубушка, — не стерпела вдруг Дарья Алексеевна, — уж коли тебе так тяжело от них стало, так что смотреть-то
на них! И неужели ты с этаким отправиться хочешь, хоть и за сто бы тысяч! Правда, сто тысяч, ишь ведь! А ты сто тысяч-то возьми, а его прогони, вот как с ними надо делать; эх, я бы
на твоем месте их всех… что в самом-то деле!
Покойница
матушка верила им во всем,
на все
смотрела их глазами и по слабости своей даже не смела им противиться; вы — также; но вам простительно: если родная мать была
на стороне старших сестер, то где же вам, меньшой дочери, пойти против них? вы с малых лет привыкли верить и повиноваться им.
У меня перед глазами не было ни затворенной двери комнаты
матушки, мимо которой я не мог проходить без содрогания, ни закрытого рояля, к которому не только не подходили, но
на который и
смотрели с какою-то боязнью, ни траурных одежд (
на всех нас были простые дорожные платья), ни всех тех вещей, которые, живо напоминая мне невозвратимую потерю, заставляли меня остерегаться каждого проявления жизни из страха оскорбить как-нибудь ее память.
«
Матушка барышня, — говорит она мне потихоньку, — что вы тут живете: наш барин
на другой хочет жениться; у него ужо вечером в гостях будет невеста с матерью, чтоб
посмотреть, как он живет».
Я удвоил шаги и поспел домой перед самым обедом. Отец уже сидел переодетый, вымытый и свежий, возле матушкиного кресла и читал ей своим ровным и звучным голосом фельетон «Journal des Débats»; [Дословно: «Дневник прений» (фр.).] но
матушка слушала его без внимания и, увидавши меня, спросила, где я пропадал целый день, и прибавила, что не любит, когда таскаются бог знает где и бог знает с кем. «Да я гулял один», — хотел было я ответить, но
посмотрел на отца и почему-то промолчал.
Пришел я домой нищ и убог.
Матушка у меня давно уж померла, а жена даже не узнала меня. Что тут у нас было брани да покоров — этого и пересказать не могу. Дома-то
на меня словно
на дикого зверя показывали:"Вот, мол, двадцать лет по свету шатался,
смотри, какое богачество принес".
Так вы бы
на нее,
матушка, не
смотрели, а внушали бы ей, что
на родителей надеяться нечего, потому как сама себя соблюсти не умела, стало быть, и надеяться не
на кого.
«Ах,
матушки мои! — думаю во сне-то сама про себя, — что же это она уставила туда глаза?» Вот и я стала
смотреть…
смотрю: вдруг Сашенька и входит, такой печальный, подошел ко мне и говорит, да так, словно наяву говорит: «Прощайте, говорит, маменька, я еду далеко, вон туда, — и указал
на озеро, — и больше, говорит, не приеду».
— Полноте,
матушка, — пробормотала та нехотя, — а по-моему, это бы всё надо кончить; слишком говорено… — и она опять робко поглядела
на Лизу, но та
смотрела на Петра Степановича.
Иван Дорофеев стал погонять лошадей, приговаривая: «Ну, ну, ну,
матушки, выносите с горки
на горку, а кучеру
на водку!» Спустившееся между тем довольно низко солнце прямо светило моим путникам в глаза, так что Иван Дорофеев, приложив ко лбу руку наподобие глазного зонтика, несколько минут
смотрел вдаль, а потом как бы сам с собою проговорил...
Он сказал только два слова Арине Васильевне: «Напрасно,
матушка!» и поспешно ушел; но не вдруг воротился в спальню, а несколько времени походил один по зале, уже пустой, темной,
посмотрел в отворенные семь окон
на спящую во мраке грачовую рощу,
на темневшую вдали урему, поприще его детских забав и охот, вслушался в шум мельницы, в соловьиные свисты, в крики ночных птиц…
Вошел Карп Кондратьич с веселым и довольным видом: губернатор дружески жал ему руку, ее превосходительство водила показывать ковер, присланный для гостиной из Петербурга, и он,
посмотревши на ковер с видом патриархальной простоты, под которую мы умеем прятать лесть и унижение, сказал: «У кого же,
матушка Анна Дмитриевна, и быть таким коврам, как не у ваших превосходительств».
«Что же, — думаю я, —
матушка умерла праведницей, а кончина ее обратила беспокойного и строптивого дядю моего к христианскому смирению. Благому духу моей матери это сладчайшая награда, и не обязан ли я
смотреть на все совершившееся как
на исполнение предначертаний Промысла, ищущего каждой заблудшей овцы?»
— Премудрость… Вот что, Гиляровский,
на Пасхе заходи ко мне,
матушка да ребята мои пусть
посмотрят…
— Да и пора, Юрий Дмитрич: мы, чай, с лишком верст двадцать отъехали. Вон, кажется, и постоялый двор… а видно по всему, здесь пировали незваные гости. Смотри-ка, ни одной старой избы нет, все с иголочки! Ох, эти проклятые ляхи! накутили они
на нашей
матушке святой Руси!
— Расскажите мне, голубчик Нестор Игнатьич, что-нибудь про вашу
матушку, — попросила Дора, быстро приподнявшись
на локоть и ласково
смотря в глаза Долинскому.
— Конечно, Буркин прав, — перервал старик, — да и
на что нам иноземных архитекторов?
Посмотрите на мой дом! Что, дурно, что ль, выстроен? А строил-то его не француз, не немец, а просто я, русской дворянин — Николай Степанович Ижорской. Покойница сестра, вот ее
матушка — не тем будь помянута, — бредила французами. Ну что ж? И отдала строить свой московской дом какому-то приезжему мусью, а он как понаделал ей во всем доме каминов, так она в первую зиму чуть-чуть, бедняжка, совсем не замерзла.
— Не знаю, возвышает ли это душу, — перервал с улыбкою артиллерийской офицер, — но
на всякой случай я уверен, что это поунизит гордость всемирных победителей и, что всего лучше, заставит русских ненавидеть французов еще более.
Посмотрите, как народ примется их душить! Они, дескать, злодеи, сожгли
матушку Москву! А правда ли это или нет, какое нам до этого дело! Лишь только бы их резали.
— Ма-матушка! — пробормотал запуганный супруг, не вставая с места и
смотря умоляющими глазами
на свою повелительницу, — ма-ма-матушка!..
— Сегодня
на зорьке
матушка скончалась, — говорила она, поводив сперва кругом своими темными, выразительными глазами, а там вперив их в землю, — кухарка взялась гроб подешевле купить; да она у нас ненадежная: пожалуй, еще деньги пропьет. Ты бы пришел,
посмотрел, Давыдушко: тебя она побоится.
—
Смотрю я
на вас,
матушка, — трещала Марфа, — и говорю Потапычу, что это наша
матушка хочет делать.
Матушка посмотрела на меня, как бы желая удостовериться, не ослышалась ли она как-нибудь.
Матушка с беспокойством
посмотрела на меня. Я отошел немножко в сторону, из предосторожности, как бы меня не выслали…
— Вот уже именно… этого негодяя следует… — начал вполголоса Житков; но
матушка так презрительно
на него
посмотрела, что он тотчас отворотился и умолк.
— Что, батюшка, — сказала она, — уморил матушку-то? Дождался этакого счастия?
Смотри, каким франтом, модный какой!..
На какой радости-то?.. Что мать-то умирает, что ли?
—
На целую четверню хватил,
матушка. Ванька, покажи хозяйке хомуты. Ну,
посмотри, во сколько оценишь?